Эль, 53 - 25 июля 2007 03:04

[COLOR=red]Продолжение рассказа-2часть[/COLOR][COLOR=violet]"Они жили долго и счастливо"[/COLOR]
......... [COLOR=darkblue]Она все равно должна была уйти к себе в спальню, лечь в свою, принадлежащую только ей, постель, и только тогда сон принимал ее в свои объятия.

Автор картины знал это ее предпочтение. Знал, что совершенно бесполезно пытаться отговорить ее от него. Знал, что она предпочитает молчание после их встреч - он часто ловил себя на том, что это молчание, когда он вспоминает его назавтра, возбуждает его гораздо сильнее, чем даже воспоминание самых откровенных моментов их страсти. Знал, что она предпочитает после этого не вести машину, а сидеть сзади, уставившись в окно, и слушать тихую, спокойную музыку.
Она знала, что он знает все это, а также, может, тысячу ее остальных предпочтений, самых мельчайших, незаметных и, возможно, даже не вполне осознаваемых ею. Знала также, что, представься ему шанс, он не думая разменял бы всю свою жизнь на возможность реализации всех ее предпочтений и никогда бы не сожалел об этом - лишь бы только быть рядом с ней.
Потому вел ее машину домой он — назад он вернется на такси, вел молча, тихо играла спокойная музыка, и, хотя ему очень хотелось, он не пытался незаметно взглянуть на нее в зеркало, так как она предпочитала, чтобы он этого не делал. Она знала все это, но это совсем не затрагивало ее чувств.

Так было с ним, так было со всеми до него, и так будет с теми, кто случится в ее жизни потом. Это было так же неизбежно, как смена дня ночью. Конечно, приятная смена, но из-за привычности она давно потеряла свою остроту и потому воспринимается как должное. Естественное.

Вот и сейчас, понимая все желания человека за рулем, но только самым дальним уголком сознания, где находились какие-то маловажные для нее вещи, она смотрела через окно автомобиля на ночную Мелроуз-стрит.

Была пятница, рестораны и кафе бурлили, молодежь клубилась у входов в дискотеки. Тонировка боковых стекол ее машины добавляла темноты, от этого все происходящее снаружи выглядело несколько непривычно, словно ночь стала чернее обычной, и она вдруг ощутила себя на совершенно другой улице. В другой стране. В другой жизни. Это было очень короткое мгновение, но подействовало оно как ожог.

Она не любила копаться в себе, в своих мыслях, предпочитала во всем простоту и ясность - что вызывало восхищение у всех знавших ее и считавших это национальной особенностью, - но вот уже более получаса она пыталась разобраться в причине появления этого мгновения.
Зазвонил телефон и отвлек ее. Такси уже довезло автора картины до дома, он хотел сообщить ей об этом, а заодно еще раз пожелать спокойной ночи. Она подумала, не сказать ли ему о решении, которое она приняла несколько минут назад в зале с этой дурацкой картиной, но потом решила, что это вызовет тяжелый и долгий разговор, и промолчала.

Доведя ее до спальни, пес не стал входить - он тоже знал, что она предпочитает спать одна, - и лег у порога, перед дверью, которую она закрыла за собой, поцеловав его и сказав, что они обязательно увидятся завтра утром.

Когда-то она прочла, что собаки не различают длину отрезков времени и даже минутное прощание с хозяином считают прощанием навсегда. С той поры она при каждом расставании обещала своему псу новую встречу.
Она погасила свет и легла в постель. Она знала, что сейчас в сияющем огнями доме единственное темное окно - в ее спальне. (То, что в этот раз это было не так и в темноте оставалась почти половина дома, свидетельствовало, скорее всего, о сильном душевном волнении.) Она не знала почему, но вот уже сколько лет, ненавидя темноту и зажигая свет везде и всегда, где это было в ее власти, она могла заснуть только в темной комнате и только одна.
Засыпала она всегда очень быстро. Вот и сейчас не прошло и нескольких секунд, а она уже по крутой горке скользила в сон. Но внезапно, в том пограничье, где дневной жизни нет уже, а ночной нет еще, перед ее глазами снова предстала та темная улица, которая привиделась ей на ночной Мелроуз. Ничего еще не успев осознать и ведомая лишь инстинктом, она стремительно рванула обратно в явь, где вдруг с удивлением обнаружила, что плачет. Впервые за долгие-долгие годы.
Она плакала, зарывшись лицом в подушку и давясь рыданиями, чтобы не беспокоить пса. Плакала горько, безнадежно, жалея себя, как жалела бы постороннего человека. И как можно не пожалеть человека, которому вдруг открылась простая и страшная истина.
Она никого никогда не любила - вот какой была эта истина.

[B]ОН.[/B] Он смотрел в окно и улыбался. Это была нехорошая улыбка. Обычно те, кому она была адресована, запоминали ее на всю жизнь - если он решал оставить им ее. Но сейчас он улыбался самому себе, а это могло означать только одно - он решил дойти до самого конца.
За пару десятков лет, которые прошли после юности, у него с самим собой сложились вполне определенные отношения. Он никогда не лгал самому себе. Ему хотелось разобраться с этой чертовой мыслью. Он понимал, что это может быть губительным. Но понимал также, что сознательно никогда не сможет причинить себе вреда - для этого его инстинкт самосохранения был слишком силен. Недаром про него говорили, что он чувствует опасность до того, как она появляется. Именно потому этот самый инстинкт сейчас должен был умерить свою прыть.
Ему необходимо было довести себя до края пропасти. До обрыва. Лишь так, балансируя на грани недопустимого, можно было проверить истинность или ложность этой мысли. Только отбросив, как прошлогоднюю газету, мужскую гордыню, инстинкт самца и уверенность любовника. Всегдашнюю свою победительность, страх врагов и неизменную удачу. Свою империю, подобострастие подданных и силу охраны. Свою фамилию, облик и образ, известные миллио

• 
• 
•